class="p1">Не получилось у Акулины выкопать картошку за два дня – четыре провозилась на поле. Ночами не могла уснуть от боли в пояснице. И бессонными ночами, словно крутила киноленту, разматывая вспять прожитые года. Все было – и радость, и горе, а вот любви не было. И хоть ругала себя Акулина – старая дура, нашла о чем думать – все же прожитая с мужем жизнь вспоминалась лишь, как сплошная череда пьяных скандалов, пьяных угроз, ругани…

И тогда Акулина вставала, шла к окну, навалившись на подоконник, часами глядела на Лену, словно просила у реки унести все тревожащие ее мысли.

И то ли река подсказала, то ли сама додумалась, только на вопрос Веры, за сколько она думает продавать холодильник, да и остальное, ответила:

– А зачем продавать? Я здесь остаюсь. Навсегда.

– Ну ты даешь! – вытаращила глаза Вера. – Серьезно, что ли? А как же твой?

– Пошел он в задницу.

– Приедет, задаст жару.

– Не приедет. Не будет из-за такого пустяка деньги тратить. На водку ведь не хватит. Напишу дочкам, чтоб все мои вещи себе забрали.

– Не отдаст.

– Отдаст. У младшей, у Иры, муж омоновец. Иван его побаивается. Перешлю им и заявление об уходе с работы.

– А не жалко, вот так все бросать?

– Жизнь прожитую жалко, прямо реветь хочется, – глаза Акулины наполнились слезами.

– Все-все. Не трави ты себе душу. Пошли, выпьем по рюмочке, по такому случаю. Мне завтра в ночь. Сегодня отдыхаю. Пошли.

– Пошли, – согласилась Акулина.

Выпили по стопке, по второй, и Вера сказала:

– Давно хотела рассказать, Лизка Тимофеева из-за меня ведь до сих пор замуж не вышла, я, можно сказать, моего-то у нее из-под носа вырвала. Выходит, я счастья не нашла и у нее отобрала. А, может, и нет никакой любви. А? Ты вон куда махнула, а вышло, что такого добра и здесь навалом. С другой стороны, вот так подумаешь, одной жить – совсем тоска. Вот ты, все продумала? Сможешь одна прожить?

– Мама прожила, почему я не смогу?

– И тетя Зина прожила, и еще много-много женщин на Руси одни век доживают. Но вот каково у них на душе, что они по ночам думали? Вот в чем вопрос. Тебе бы раньше это придумать, с переездом-то, как бы тетя Зина обрадовалась.

– Да мне и в голову не приходило. Как влезла в колею, надела хомут, так по сторонам и не смотрела.

– Это точно. Привычка – вторая натура. Надумала, куда работать пойдешь? У нас троллейбусов нет, все пешедралом.

– Месяц нигде не буду работать. Похожу по лесу, пособираю бруснику, говорят, маслят полно. За это время дочки трудовую пришлют. К зиме я готова. Дров у мамы запасено – на три года хватит.

– Ну смотри, девка, тебе жить. Зимой-то после города тебе у нас скучно покажется.

– А что город? Веселиться некогда было. После работы сразу домой, по дороге в магазин заскочишь. Потом снова на работу. В общем, как заведенная. Нет, хватит. Завтра к маме на могилку схожу, скажу, что остаюсь.

И начались для Акулины дни – тихие, спокойные, непривычные. С утра уходила в лес – не только собирала ягоды да грибы, сколько наслаждалась тишиной. Неспешно уходила подальше от деревни, чтобы не слышно было гула тракторов и машин, садилась на пенек или поваленное дерево и слушала…

Слушала, как шептались березы, с которых уже отлетал золотистый наряд, слушала, как печально падали хвоинки, словно говорили – все приходит и все уходит. Все повторяется вновь. Мы уйдем, но весной снова зазеленеют березы и лиственницы. Нас не будет, но будут другие…

Так и я, думала Акулина, вот так же, как лист, упаду однажды и все. Но думы эти были грустные, в них не было ужаса перед неотвратимой смертью, была лишь грусть о прожитых годах, когда так мечталось о счастливой жизни, о любви…

А когда шла через поляну, мимо летели серебряные нити, словно волшебница своей волшебной силой несла их, чтобы сшить тончайшее платье. Но вот паутина налетела прямо на лицо Акулины, и Акулина, отмахиваясь от нее обеими руками, торопливо убирая с лица, грустно подумала, вот так и любовь, издалека золотая – серебряная, а поближе – обыкновенная паутина.

В лесу стояла такая тишина, все замерло, смирилось, успокоилось перед неотвратимостью…

И на душе у Акулины тоже был покой. Правильно сказала Вера, соскочила она с колеса, и колесо укатилось, унося с собой шум города, пьяницу мужа, постылую работу – все, все…

Акулина ловила падающий березовый лист, разглядывала его, жадно вдыхая, нюхала гриб – она словно попала в другой мир.

Так прошел сентябрь, а в начале октября неожиданно выпал снег, завалил все легким пушистым одеялом. И хотя на следующий день снег растаял, Акулина в лес уже не ходила.

Снег словно пробудил ее. Надо было устраиваться на работу. Готовиться к зиме. Работа нашлась. Занедужила бабка Фрося, что много лет проработала уборщицей в магазине, и Акулина вышла вместо нее.

Но ощущение свободы, покоя не проходило. Вечерами Акулина сидела у окна, глядя на реку, на пожелтевшую гору. Не вывело ее из состояния покоя ни письмо от мужа, ни телеграмма. Муж в письме грозил, обещал приехать, размазать по стенке и ее, и хахаля. Буквы шли вкривь и вкось, видимо, писал пьяный или с похмелья. В конце рисунок – толстозадая голая баба, улыбаясь, лежала на спине, подняв ноги и придерживая их руками под коленками. И подпись: «Это ты». Телеграммы было две. Первая: «Срочно вылетай, сломал ноги». И вторая: «Если можешь, прости, если можешь, спаси, все равно не уйдешь от меня».

Когда Вера принесла с почты вторую телеграмму, то еще с порога крикнула:

– Пляши. Весточка от любимого.

– Да пошел он!

Вера отдала телеграмму, улыбнулась:

– Веселый он у тебя.

– Веселый, – согласилась Акулина, – он мне, может, потому и приглянулся. Был веселый, симпатичный, сильный, умный. Да все водка забрала, оставила мне пьяное тело… не тело… не знаю, как сказать…

– Да и хрен с ним. Уехала и уехала. Не думай. Пошли, пообедаешь у меня. Вдвоем веселей.

Только сели за стол, как Вера вскочила:

– Что будем, как сычи, сидеть. Давай фильм посмотрим. Я бы его каждый день глядела. Да другого и нет. Семен обещал в райцентре еще кассет подкупить, да все никак не соберется.

И снова на экране страстная любовь, снова голые переплетенные тела, снова страстные, исступленно ласкающие друг друга немолодые любовники. И в какую минуту Акулина представила себя на месте героини – жаром обдало все тело.

И после этого, почти каждую ночь, стал сниться один и тот же сон, бесстыдный